Марта опустила голову в ладони и тихо заплакала.
Он вышел. Девушка, оправив платье, заставила себя взглянуть на отца — его глаза все еще были открыты.
— Папа, — сказала она едва слышно, — папа, прости меня, пожалуйста,…Он угрожает тебя убить, я не могу, не могу….
Теодор медленно опустил веки и тут же — Марта вздрогнула, — поднял их.
— Папа, — она наклонилась над изголовьем, — ты меня слышишь? Понимаешь меня? Моргни один раз, если да.
Марта увидела, как дрогнули его ресниц. Оглянувшись, глотая слезы, она села за стол. Девушка быстро написала на листке бумаги алфавит, и показала отцу: "Я буду водить пальцем, а ты моргай, хорошо?"
Он закрыл глаза. Белый, ухоженный палец скользил по рядам букв.
— Дай…мне…пистолет…, - прошептала Марта и помотала непокрытой, растрепанной головой. "Нет, нет, папа, нельзя, это грех! Я не буду…."
Отец смотрел на нее — требовательно, выжидающе.
Девушка опять взялась за листок. "Не для меня…, - читала Марта, — для него…."
Она отложила алфавит, и посмотрела в лазоревые глаза отца: "Теперь мы опять вместе, папа, и что-нибудь придумаем. Я тебе обещаю".
Марта наклонилась и прижалась мягкой, пахнущей жасмином щекой к его прохладному, бесстрастному лицу.
Интерлюдия
Атлантический океан, август 1776 года
— А вот этот парус, мадемуазель Тео, — капитан Лафарж откашлялся, — называется стаксель. Видите, он треугольный.
Девушка подняла голову — L’Audace шла хорошим ходом, под крепким северо-западным ветром, над кормой играл золотистый закат, и улыбнулась: "А гафель прямоугольный, я помню, капитан. А почему там, на рее, стоит матрос со шкотом в руках и ничего не делает?"
— Потому что вы, мадемуазель, вышли на палубу, — хотел, было сказать Лафарж, но, вовремя опомнившись, крикнул: "Пошевеливайтесь там!"
— Ну, — Тео чуть склонила изящную голову, — мне пора, капитан, спасибо за прогулку.
Она пошла к трапу. Лафарж, глядя на то, как ветер полощет шаль за ее плечами, играет выбившимися из прически темными прядями, облегченно вздохнул: "Два дня до Сен-Мало, при таком ветре. Слава Богу, а то невозможно ведь — стоит ей появиться наверху, и все застывают, будто столбы соляные.
— Да и ты сам, — Лафарж усмехнулся, — тоже хорош, шестой десяток, внуки уже, и краснеешь, как мальчишка. А она будто ничего не понимает, еще та кокетка".
Направившись к штурвалу, капитан сварливо сказал помощнику: "Моя вахта. Впрочем, видел я, как ты свою вахту, стоял, только что — у нас по курсу целая эскадра могла появиться, а ты бы и не заметил".
Моряк зарделся и пробормотал: "Так ведь скоро порт, хочется…"
— Налюбоваться, да, — прервал его Лафарж, сверяясь с картой. "Очень хорошо тебя понимаю. Все, — он помахал рукой матросам на мачтах, — за работу!"
Тео толкнула дверь своей каюты — Меир сидел на койке, покусывая перо, просматривая рукописную тетрадь.
— Сейчас буду тебя проверять, — юноша взглянул на нее, — расскажешь мне обо всех, — он похлопал рукой по листу, — наших парижских друзьях.
Тео устроилась на второй койке, поджав под себя ноги, и задумчиво ответила: "А как я с ними познакомлюсь? Я же никто, какая-то девчонка из колоний".
— Во-первых, — рассудительно заметил Меир, — у тебя есть рекомендательное письмо месье Бомарше, а во-вторых, — он рассмеялся, — Бомарше тебя всем представит, не волнуйся. Опять же, если тебя возьмут в труппу…
— Это еще неизвестно, — отозвалась Тео. "Только я же тебе говорила — из пистолета стрелять я не умею…"
Меир постучал себе по голове. "Я, хоть и умею, но предпочитаю работать вот этим. У тебя бойкий язык, отличный слог — он потянулся за лежавшей рядом брошюрой, — и вообще — когда, молодая, красивая девушка к чему-то призывает, мужчины слушают, поверь мне. Нам нужны опытные офицеры, — Меир стал загибать пальцы, — военные врачи, инженеры, нам нужно оружие. И деньги, Тео".
— Так что будешь нашим, — он подмигнул девушке, — теневым послом. Мистер Силас Дин сейчас в Париже, а в декабре туда приедет мистер Бенджамин Франклин. Станешь им помогать, я-то сразу в Амстердам отправлюсь.
— А потом — на Карибы, — Тео накрутила на палец волосы. "Не страшно тебе, ты же там совсем один будешь?"
— Как это один? — удивился Меир. "Там, на Синт-Эстасиусе, синагога есть, значит — уже не один. Давай, — он перелистал тетрадь, — расскажи мне о Mercure de France. Эту газету, как мне говорил мистер Соломон, читает весь Париж, а значит, нам надо туда пробиться".
Тео закрыла глаза и монотонно начала: "Главный редактор — месье Лагарп, друг Вольтера, член Французской Академии. При нем нельзя ругать Расина, — не то, чтобы я собиралась, — усмехнулась девушка, — а также надо хвалить его собственные творения, хотя он слабый драматург…"
Когда они закончили, Тео откинулась к переборке и потребовала, передав Меиру книгу: "А теперь давай мне реплики, я хочу как следует отрепетировать роль Береники".
Он смотрел на ее чуть подымающуюся грудь, на стройную, смуглую шею, бормотал какие-то строки Расина и горько думал: "Нет, невозможно. Я для нее никто, мальчишка какой-то, на голову ее ниже. Да и не еврейка она, забудь, Меир Горовиц, ты сейчас уедешь, и вы никогда больше не увидитесь.
— Наверное, — он вскинул глаза. Когда Тео замолчала, юноша сказал: "Если бы я был месье Бомарше, я бы ни на мгновение не задумывался — сразу выпустил бы тебя на сцену. У меня тут тоже, — он положил ладонь на томик Расина, — есть любимый отрывок. Хочешь, прочитаю, только я не умею так, как ты, — Меир покраснел.
В полуоткрытые ставни каюты дул свежий, прохладный, уже ночной ветер, оплывала свеча в фонаре на переборке. Тео тихо проговорила: "Конечно, хочу".
— И будь, что будет — зло подумал Меир.И, мученик любви упорной и напрасной,Я рад, что все сказал об этой скорби страстнойПод взором дивных глаз, что виноваты, в ней.Я ухожу, но знай: люблю еще сильней, —
Меир захлопнул книгу. Не глядя на Тео, он поднялся: "Спокойной ночи".
Девушка протянула руку. Забрав у него Расина, она прикоснулась к его запястью. Меир вздрогнул и Тео подумала: "Правильно мне миссис Франклин говорила — надо попробовать. Нельзя себя неволить, но я и не неволю — он хороший юноша. Я ему нравлюсь, и он мне — тоже по душе. Один раз, один только раз".
— Присядь, — попросила Тео, указав на свою койку.
Меир обреченно повиновался. Зажав руки между коленей, сгорбившись, уставившись в пол, он шепнул: "Мне нельзя этого, Тео…Мне надо жениться, прости. На еврейке, — отчего-то добавил юноша и покраснел.